Ульсон сделал два-три шага и остановился. Решительный голос Маклая успокоил его. Он поднял голову и посмотрел на Николая Николаевича.
Маклай стоял у дерева, на верхушке которого развевался флаг. Лицо его было спокойно, движения уверенны. Руки ловко потянули верёвку, и флаг медленно пополз вниз, салютуя уходящему кораблю:
«Прощай, «Витязь»! Прощай!»
Дым белой лентой растянулся над океаном. Корвет делался всё меньше и меньше.
Казалось, он таял в голубоватом тумане моря.
Глазам было больно от солнца и ослепительного блеска воды, но Маклай смотрел не мигая на уходящий, тающий вдали корабль.
— Прощай, «Витязь»! — сказал он ещё раз тихонько и повернул к своему дому.
Ульсон и Бой разбирали вещи.
Набрав гвоздей в рот, Ульсон прибивал над своей постелью портрет жены. На ней было смешное платье с оборками и бантами и высокая шляпа с перьями.
Маклай подошёл к своему столу. Листы бумаги уже лежали на нём аккуратной стопочкой. В чернильнице темнели свежие чернила. Карандаши были очинены и остры. Солнце блестело на медной трубке микроскопа. Лёгкая тень от шевелящихся веток колыхалась на книгах, на свежевыструганных досках стола.
Маклай сел на скамью и открыл тетрадь. — Вы бы лучше зарядили ружья, — шепнул ему на ухо Ульсон, встревоженно поглядывая в сторону. — Я уверен, что они понадобятся нам ещё сегодня ночью. Смотрите, эти черномазые уже лезут к нам.
Маклай посмотрел на берег. Папуасы плясали у воды. Они размахивали копьями. Движения были воинственны и грозны. Перья колыхались на их головах. Коричневые руки поднимались и опускались в такт, как будто грозили кому-то.
— Это они радуются, что «Витязь» ушёл, — продолжал шептать посеревший от страха Ульсон.
Он выронил свой молоток, не окончив работы, и портрет нарядной жены упал на пол.
— Они знают, что мы одни, и вы увидите, что они сделают с нами сегодня же ночью…
— Глупости! — резко прервал его Маклай. — Если вы бойтесь, спрячьтесь куда-нибудь, но только не показывайтесь им в таком виде. Они не должны знать, что мы их можем бояться. Мы их не боимся! Понятно?
И, сдвинув брови, Маклай вышел на крыльцо. Папуасы смотрели издали на белого человека и его дом.
Лица их были суровы, движения решительны. «Ты нам не нужен, — говорили их жесты. — Уходи! Уходи от нас, чужой человек. Вот море! Уходи! На нашем берегу тебе нет места!»
От толпы папуасов отделился Туй. На этот раз он уже не улыбался. Твёрдыми шагами он шёл к хижине. Он смело шагнул на ступеньку и протянул руку к двери. Он хотел войти в хижину как хозяин, но Маклай остановил его.
— Нет, Туй! — сказал тихо, но серьёзно Маклай. — Туда тебе нельзя. Здесь — табу. Понимаешь — табу! Запрёт.
Туй сердито нахмурился и сделал ещё шаг вперёд. Маклай не шевельнулся. Опершись рукой о притолоку, он стоял в дверях и смотрел в глаза Тую. Потом лёгкая улыбка пробежала по его лицу. — Не хмурься, Туй, — весело сказал он. — Сюда нельзя. Здесь — табу, — и, приложив руку ко рту, показал, что хочет пить. — Принеси мне кокосовых орехов. Я хочу пить! Понимаешь, Туй, много, много хороших кокосовых орехов.
Туй понял. Слова «кокосовые орехи» были сказаны на его языке — за эти дни Маклай успел научиться кое-чему.
Туй посмотрел на бледное лицо Маклая. Брови его раздвинулись. Он задумался.
Но думал Туй недолго. Ему стало жалко голодного и бледного человека. Он снисходительно потрогал его мускулы, снисходительно кивнул головой и, обернувшись, что-то крикнул своим товарищам.
Маклай не понимал его слов. Но улыбка стала шире. Он догадался, о чём крикнул Туй своим товарищам.
— Не бойтесь его! — крикнул Туй. — Он ничего не хочет, кроме кокосовых орехов. Он не будет делать нам зла. Да и руки его куда слабее наших. Пойдём и принесём ему то, что он просит.
Вооружённые папуасы внимательно выслушали Туя. Копья их опустились. Они повернулись к Маклаю спиной и медленно вошли в густую заросль кустов. Помедлив минутку, Туй махнул на прощание рукой и пошёл за ними.
Маклай обернулся и посмотрел на Ульсона. Крупные капли пота блестели у шведа на лбу. Рука с молотком чуть-чуть дрожала. Гвозди сыпались из разжатой ладони…
— Идите и прибивайте свой карточки, Ульсон, — сказал Маклай. — Всё в порядке.
И, насмешливо поклонившись, он поднял с полу упавшие гвозди.
НОЧНАЯ ВАХТА
Первые ночи дежурили в три смены. Самую длинную и утомительную ночную вахту Маклай брал на себя.
Заложив руки за спину, он расхаживал взад и вперёд перед домом.
Время от времени он тоненько насвистывал себе под нос, и тогда проснувшаяся на минуту птица отвечала ему беспокойным и отрывистым чиликаньем.
Спать не хотелось — так красиво и необычно было всё вокруг. Светилось море. Звёзды были спокойны и огромны. От камней и песка поднималось тепло; казалось, что земля дышит во сне.
С крыльца, от мешка с собранными за день морскими водорослями и ракушками, пахло тиной и сыростью.
Шелестел прибой, тихо шуршали листья, цикады стрекотали неуёмно и резко.
Иногда казалось, что кто-то крадётся меж кустов мягкими и сильными шагами. Маклай настораживался, но не двигался с места. Он знал, что крупных животных на острове нет, это могли быть только люди. Но это были и не люди — это билось сердце самого Маклая, тяжёлыми ударами стучала в висках кровь. Страха не было, но не было и настоящего покоя. Приходили на ум рассказы о вероломстве папуасов, вспоминались закопчённые черепа в глубине хижин, предупреждения Туя.
Чтобы успокоиться, Маклай затягивал вполголоса песню. На берегу Новой Гвинеи звучала украинская мелодия. Ещё в детстве слышал он её от отца.
— «Зиро-оньки ясные, зирки прекрасные, — старательно выводил Маклай, — ви-исть принесите з ридного краю…»
Но звёзды, которые он просил принести весть о родине, слушали и молчали. Тогда Маклай присаживался на срубленное дерево и тоже слушал и молчал. Недовольно ворча, заспанный Ульсон шёл к нему на смену. Он долго почёсывался и бранился.
— Сколько комаров! — говорил он. — Не помогают никакие сетки! Посмотрите, какие подушки у меня на руках и ногах. Это всё комары.
Он закуривал трубочку и усаживался на дерево рядом с Маклаем. Красноватый огонёк светился в темноте. Маклай молчал и думал. Словоохотливый Ульсон не замечал этого.
— Этот Туй — тоже продувная бестия, — говорил он. — Вертится всё время здесь то один, то со своими сыновьями. Почему они не работают? У них, верно, нет даже огородов?
— У них есть плантации сахарного тростника, — коротко ответил Маклай. — Женщины работают на этих плантациях.
Ульсон неодобрительно покачал головой:
— Здесь слишком много растёт всего на деревьях. Им нужно только протянуть руку и взять. Это нехорошо. Это развивает в человеке лень. Было бы лучше, если бы они копали землю и сажали капусту, как все приличные люди. А скажите, пожалуйста, — продолжал он без всякого перехода, — у нас в Швеции не могли бы расти такие деревья? Мне кажется, это несправедливо, что каким-то цветным дано то, чего нет у настоящих, белых людей. Моей жене тоже было бы приятно есть бананы прямо с дерева!..
Но Маклай уже не слушал Ульсона:
— Спокойной вахты, Ульсон. Я постараюсь заснуть. Завтра чуть свет я пойду побродить. Не беспокойтесь, если вернусь поздно.
— Нет, не очень поздно! — умолял Ульсон. — Пожалуйста, не очень поздно! И не забудьте взять с собой оружие.
Но Маклай только пожал плечами:
— Я беру оружие только на охоту. А к людям я хожу без оружия. Завтра я иду к людям, Ульсон!
И, поглядев ещё раз на море и звёзды, Маклай поднялся в своё жилище,
НОВАЯ ДЕРЕВНЯ
Утром Маклай ещё раз проверил своё решение.
«Конечно, всякий меня назовёт чудаком, — говорил он сам себе, прилаживая дорожный мешок. — Может быть, я и вправду чудак. Папуасы вовсе не обязаны видеть во мне непременно друга. Они могут напасть на меня, и тогда я должен буду защищаться. Значит, револьвер должен быть со мной. Так. Хорошо. А с другой стороны, что я сделаю со своим револьвером против сотни сильных и ловких людей? Перестреляю человек пять или шесть, а потом всё равно сдамся. Легче ли мне будет умирать, если я убью этих пятерых? Думаю, что нет!» Маклай взял в руки револьвер и подбросил его на ладони.
«А главное, опасно то, что я и сам не знаю, как буду вести себя с такой штучкой в кармане. Вдруг мне не понравится что-нибудь в обращении папуасов? Предположим, что я рассержусь и выйду из себя. Кто может ручаться, что я не выстрелю, пускай даже в воздух? Какая же будет у меня потом дружба с папуасами? Никакой, конечно!»
Маклай решительно сунул револьвер в открытый ящик стола. Револьвер остался дома. Вместо него Маклай положил в карман записную книжку и карандаш.
Ульсон и Бой спали. Туман ещё цеплялся за ветки деревьев и стлался по земле. Маклай вышел на тропинку и углубился в лес. Ему хотелось пройти в Горенду, в деревню, в которой он впервые встретил Туя.